Оно приходит ночью:

Оно приходит ночью: Одни в темноте

Трей Эдвард Шульц — сценарист и режиссёр, не ставший долго торчать в андеграунде американского кино, но предельно громко заявивший о себе первой же полнометражкой, даром что снятой целиком в одном доме за $10 тыс. собранных на «Кикстартере» денег и с родственниками и друзьями в большинстве ролей. Его «Криша», герметическая драма о неудачном возвращении блудной матери, уверяющей, что она бросила употреблять, хорошо показала, среди прочего, что её автор понимает саспенс, умеет работать с группами людей в тесной локации и достаточно проворно способен растягивать материал для получасового фильма на 80 с лишним минут.

«Оно приходит ночью» в этом смысле не является таким уж шагом в какую угодно сторону. Это ещё одна по-хорошему самоуверенная попытка соорудить фильм из минимального количества элементов, и последнее здесь приводит к тому, что формальная принадлежность к жанру (пост)апокалиптического хоррора является скорее шкурой, призванной заманить в залы побольше зрителей, которые неизбежно уйдут оттуда злыми и разочарованными (и не без оснований). Таинственный неизлечимый вирус косит людей где-то в городах и нещадно преследует здоровых, удирающих куда глаза глядят, но камера здесь впервые включается лишь в тот момент, когда одна семья уже укрылась в доме глубоко в лесу. Давая понять, что всё серьёзно, отец и сын в открывающей сцене стреляют в лицо заразившемуся деду, затем сжигают его вместо того, чтобы засыпать землёй.

Отсюда повышается осторожность, которая, особенно вслед за появлением в доме другой семьи, неминуемо грозит перерасти в паранойю. Основная идея Шульца, грубо говоря, сводится к очередному повторению того, что люди в отчаянной ситуации и есть сами себе главные монстры, и в исполнении он спорным образом пытается выделиться тем, что вообще опускает потустороннюю физическую угрозу; это «Ведьма» без ведьмы, «Ночь живых мертвецов» без зомби. Ему с самого начала важнее, что постоянная висящая в воздухе угроза смерти делает с людьми изнутри, и он акцентирует внимание на ночных кошмарах подростка, на том, с какой нешуточной агрессией герой Эджертона допрашивает персонажа Кристофера Эбботта, и на его готовности стрелять в обезоруженных незнакомцев, не задавая вопросов.

Когда число персонажей с началом второй трети увеличивается вдвое, это становится переломным моментом для фильма как внутри, так и снаружи. Казалось бы, именно здесь у режиссёра появляется возможность построить что-то на заложенном в первые полчаса жёстком фундаменте, но его спартанская лаконичность и уклончивость ответов быстро начинают приносить больше вреда, чем пользы.

Люди в кадре жмут друг другу руки и договариваются совместно жить, и понятно, что такое развитие событий имеет драматический смысл лишь как затишье перед ещё более серьёзной бурей; в процессе, однако, никто не раскрывает себя ни с каких значительных сторон. 17-летний формальный протагонист продолжает видеть вариации на один и тот же кошмар, а его склонность к подслушиванию и влечение к чужой жене и матери отбрасываются вскоре после того, как дают о себе знать, не оказав влияния на происходящее. Пока режиссёр с заслуживающим уважения упорством снимает все ночные сцены без каких-либо источников света, кроме фонарей персонажей, и с не заслуживающим его недостатком воображения обходится с дежурной собакой, остальным актёрам вместе со зрителями вообще не предлагается делать ничего, кроме как сидеть и ждать критического момента.

Момент наступает, Эджертон произносит «В отчаянии люди способны на что угодно», имея в виду, конечно же, не себя, и ирония настолько тяжела, что ей самой можно кого-нибудь убить, но какая разница — главное, что фильм уже не буксует, а снова движется вперёд. Движется, впрочем — и если это становится понятно не во время просмотра, то уж точно после — в единственно возможном направлении, и слишком много времени было потрачено зря, чтобы перевесить скудность мысли суровостью её подачи. Что именно приходит ночью? Страх, подозрение, паранойя — называйте как хотите, результат все равно будет один и тот же.