Цвет из иных миров

Рецензия: Мутация

Что получается, если свести вместе Лавкрафта, Николаса Кейджа и культового режиссёра начала 90-х Ричарда Стэнли, который был выставлен с площадки печально известного «Острова доктора Моро» в первую неделю съёмок и провёл следующие два десятка лет за увлечением эзотерикой и съёмками нишевого документального кино? Не единственный, надо полагать, возможный, но полученный нами ответ — «Цвет из иных миров», фильм гораздо менее интересный, чем можно было предполагать, и выставляющий всех не в лучшем свете. Режиссёр стал прозаичнее, чем был во времена, скажем, своего абсурдного, но необыкновенного культурно-жанрового гибрида «Песчаный дьявол», любимый нами исполнитель главной роли толком не находит себе места, дух писателя разжижен повадками мейнстримового жанрового кино и типичными адаптационными проблемами.

Перед нами история, в которой не происходит, по сути, ничего, кроме медленной смерти: неведомая космическая дрянь просто падает с небес на случайных, не имеющих для неё никакого значения людей и, впитавшись в почву, отравляет, извращает, обращает в тлен и пепел всю природу, среди которой они живут и частью которой являются. Важный приём оригинального рассказа, читающегося минут за 20, — его элегический тон: о событиях повествуется спустя поколения после того, как они произошли, они есть свершившийся факт, ничего в них никогда не являлось чем-либо, кроме ещё одного шага навстречу неизбежности. Так двигателем истории успешно становится не конфликт, но ощущение вселенской обречённости.

Подобное возможно в кино, причём даже с действием в настоящем времени — см., например, «Ведьму» Роберта Эггерса, другое дело, что там и конфликт всё же играл немаловажную роль (члены семьи становились антагонистами по отношению друг к другу, чего не происходит в «Цвете»), и обречённость не распространялась на финал. Для Стэнли эти пути закрыты, и его попытки разнообразить действо приводят лишь к потере фокуса. Личные драмы персонажей очеловечивают их в моменте, но никак не связаны с сутью истории; Цвет становится в большей степени монстром, нежели просто силой; картинка и музыка открыто берут подсказки у «Аннигиляции», также сильно упростившей собственный первоисточник о неведомой природе инопланетного; под конец в дело вступают шерифы и огнестрелы, не привносящие абсолютно ничего.

Отдельно стоит Кейдж, играющий своего героя-фермера как кроткого лысеющего университетского профессора, который выставляет себя дураком на телевидении и растолковывает за доение альпака. Его патентованные истерики используются фильмом как знак, что персонаж перестал быть самим собой, но на деле производят впечатление, противоположное пугающему, учитывая, как они стали привычны и ожидаемы.

Конфликт между любовью режиссёра к Лавкрафту и его же небрежностью суммируется уже в прологе, где рассказчик, почти дословно цитируя за кадром целые предложения, сообщает, что, как ему сказали, он отправился в проклятый край — после чего на наших же глазах знакомится с обитателями края, с которыми на тот момент ничего ещё не случилось. Одна лишь судьба матери семейства в исполнении Джоэли Ричардсон является поистине кошмарной — и проблеском того, чем мог бы быть фильм в целом, если бы его скорее не характеризовала следующая за этим кульминация, в которой от оригинальной прозы остаётся долгое бюджетное световое шоу. В этом есть иллюстрация того, в каких разных смыслах как читателя, так и зрителя можно заставить почувствовать себя беспомощным.